воскресенье, 17 января 2010 г.

ТЕМНОТА И ТИШИНА...



     





Александр ГЕНИС

ТЕМНОТА И ТИШИНА

Искусство вычитания





    I





        Темнота и тишина - глина словесности. Не бумага и не чернила, не чужие книги и не свой опыт, не слова и не буквы, не образы и не сравнения, но темнота и тишина - то, из чего делается литература.

        Составляющие текста родом из первородной темноты и тишины. Темнота в литературе - архипелаг строчек, поднимающихся со дна.

        Строчки пронизывают свет, но не заполняют его. Разбавляя в нужной пропорции темноту светом и тишину звуками, мы словно создаем пьянящий напиток. И все тайны его в составе неосязаемой и безмолвной, но всепроникающей основы, которая меняет реальность, потому что является ею.





    II





        О темноте и тишине можно писать только дискретно, фрагментами, потому что сами они - непрерывны и связны.

        Свет разнится яркостью, звук - громкостью, но у тишины и темноты - не отнять, не добавить.

        Если не цельность, то иллюзию завершенности способны придать тексту лишь темнота и тишина.

        Пробелы и цезуры - подручные темноты и тишины.

        Они соединяют буквы и звуки с тем, что их породило. Этот инцест - искусство.





    III





        Условие существования нашего мира - пространство и время. Формой бытия, парализованного на координатах пространства и времени разом, и является жизнь. Мы похожи на того, кто никогда, ни при каких обстоятельствах, не может высунуться в окно, чтобы узнать о происходящем снаружи. Более того, нам нечем туда заглянуть. Вселенная подарила нам нарядное разнообразие нашего мира, но не дает взглянуть на себя прямо. Наш единственный ответ ей - представление о тишине и темноте.

        Тишина и темнота - отказ от подарка, тихое, без сцен, возвращение билета Творцу.

        Тишина и темнота - мужество отчаяния, позволяющее паралитику обратить свою беспомощность в орудие познания.





    IV





        В детстве все боятся темноты, но, думаю, только потому, что мы умеем ее населять фантомами.

        Сама по себе, без добавок воображения, темнота даже уютна. Она теплая, надежная, густая; в нее можно погружаться, как в лечебную грязь.

        Она податлива, но слабость ее обманчива.

        На самом деле темнота сильнее всех, ибо она приковывает к месту.

        В темноте нельзя ходить, можно только расти - как куст, цветок, трава.

        Или как дерево. Породившая его темнота, переливаясь через край, проступает сквозь ствол - липкая, жидкая темнота, смоляная сперма.





    V





        Если закрыть глаза, то будет не просто темно, а темно с белесым подзолом, темно с вывертом.

        Смотреть в темноту с открытыми глазами или закрытыми - совсем не одно и то же.

        С закрытыми видно больше. Веки - не столько преграда, сколько экран.

        Я подолгу сижу в полутемном подвале, вглядываясь в белые двери, мерцающие в негустой мгле.

        Плоть дерева, фактура, проступающая сквозь краску, напоминает горы с китайских пейзажей.

        Между створками - щель, сквозь которую просачивается уже настоящая, беспримесная темнота.

        Иногда хочется распахнуть двери, чтобы выпустить ее наружу, но я этого не делаю. Прикрытая белыми дверьми темнота кажется сильней.

        Черная, как земля, эта прорезь напоминает ту, из которой мы вышли.

        Темнота - наша родина.

        Плодородие ее пугающе очевидно.

        Белые двери - жалкая преграда, вроде нарисованного камина в доме папы Карло.

        По ту сторону - темноты несопоставимо больше, чем по эту - света.

        На дверях есть царапина - черная запятая. Это не грязь, наоборот - содранная краска. Она напоминает о сторожащей нас под белилами темноте.





    VI





        Невзрачный зеленый листик, этакий воробей флоры.

        А возле него - тень, изящная, как иероглиф.

        Ни до чего не дотрагиваясь, сила тени изменила все.

        Она превратила кино в фотографию, живопись - в графику.

        Импрессионисты уверяют, что тени бывают цветными, но интереснее смотреть на черный костяк. Темнота ведь первым делом съедает цвет: ночью все кошки серы.

        Тень - слуга темноты.

        А темнота - даже в той незначительной концентрации, которую ей позволяет летний полдень, - работает как рентген: обдирая заживо вещь, обнажает ее скелет.





    VII





        Темнота и тишина - понятия связанные, хотя они и внеположны друг другу. Как килограмм и километр.

        Родство их объясняет не внутренняя близость, а одинаковое отношение к нам, к миру.

        Темнота и тишина - условия существования нашего альтернативного сознания; это - координаты, в которых разворачивается нечто независимое от обычной жизни.

        Темнота и тишина - сцена, на которой выступают тени нашего Я.

        Молчаливые, но не немые, они умеют говорить, только когда мы молчим.





    VIII





        Отличается ли ненаписанная книга от сожженной? Только для того, кто ее написал.

        Но поскольку в конечном счете все книги существуют лишь в голове читателей, то так ли уж важно, сколько этих голов - одна или миллион?

        Беда в другом: человек смертен, а книга нет.

        Значит, дело во времени.

        Как всякая вещь, книга долговечна. Перенося мысль на бумагу, мы переводим ее в другой временной регистр.

        Литература, как татуировка, - игра со временем.

        Придавая мимолетной мысли статус вечности, вечности, конечно, относительной, но уж точно безусловной по сравнению с нами, мы увековечиваем не мысль, но слово.

        Мысль не адекватна речи. Но всякая записанная мысль - это уже слова, ставшие вещью, оторвавшиеся от нашего горизонта бытия, вышедшие за наши временные рамки.

        Речь не может жить в тишине, зато литература - безмолвна.





    IX





        Беккет, апостол тишины и темноты, говорит: "Вписывать в дырочки букв до тех пор, пока все не потеряет смысл, не станет одинаковым, то призрачное, что было написано, не окажется тем, что оно есть - бессмысленным, бессловесным, безысходным".

        Это - о литературе, которую сочиняет герой его романа "Моллой".

        Моллой - писатель, автор.

        От других Моллой отличается тем, что понимает, что он не отличается от других. Не все - писатели, но все в таком же положении.

        Моллой вынужден писать потому, что он писатель.

        Почему он писатель? Потому, что он пишет.

        Начав писать, он обречен продолжать, ибо нельзя вернуться к неведению. Как, впрочем, и к знанию нельзя пробиться.

        Писание у Беккета speechless: безмолвно, немо.

        Немота - это не тишина, ибо последняя есть свойство неодушевленных предметов: "Восстанавливать тишину, - пишет Беккет, - привилегия окружающих нас предметов."

        Немота - без-речие, невозможность высказаться.

        Если безмолвие - сознательный отказ от речи, который оставляет нас в самонадеянной уверенности, что мы могли бы сказать, что хотели, если бы хотели, то немота - это бессилие языка.

        И того, что в словарях, и того, что во рту.

        У безмолвной, бессмысленной и бессодержательной, то есть лишенной тем и идей литературы, у литературы, доведенной вычитанием до полной инвалидности, остается один выход, которым и воспользовался Беккет.

        Этот выход - драма.

        В театре слово становится действием - ремарками. В театре слово становится плотью - актерами. В театре слово возвращается из своей книжной вечности в соразмерное человеку время - в те два часа, что занимает спектакль.

        Действие - это преодоление литературной тишины. Оно возможно даже тогда, когда никуда не ведет. Вычитая из литературы все, что можно сказать, Беккет работал на грани, отделяющей словесность от молчания.

        Там он искал то, что отличает человека от нечеловека.

        То, что отличает человека от вещи, от природы, от Бога.





    X





        Темнота и тишина - формы негативного познания. В темноте мы ничего не видим, в тишине - ничего не слышим. Но часто вычитание дает больше, чем сложение.

        Пятна отрицания прихотливо разбросаны по миру. Как смерть - жизни, они дарят ему сразу и законченность и бесконечность.

        Мы привыкли считать ткань бытия сплошной. Но только невидимые прорехи придают ей форму, структуру, красоту. Тут, как и всюду, опыт темноты и тишины нагляден. Если, конечно, помнить, что в их антимире наглядно то, чего не видно.



Нью-Йорк, 1996-1997

Комментариев нет:

Отправить комментарий